как привык делать все в жизни. Он даже что-то чертил, придумывая наиболее экономичный способ нагрева.
К блокаде он сперва отнесся как к явлению кратковременному и утверждал, что дело победы не за горами. Порой он бывал до наивности оптимистичен, считая, что трудности не так уж сложно пережить. Сперва он изобретал новые блюда. Вычитывал в книгах, чем может себя поддерживать человек, когда лишается нормальных питательных продуктов. Что-то варил на печурке и составлял специи, повышающие жизненные силы.
Но паёк становился настолько мал, что изобретательству Владимира Львовича пришел конец. Наступило то, о чем многим раньше только приходилось слышать. Неотвратимо надвигался голод.
В переулке легли сугробы снега с человеческий рост.
Старики жили теперь втроём в одной комнате. Аннушка спала на старом диване возле окна. В окнах, в которых целыми осталось всего два стекла — остальные вылетели от сотрясения во время обстрелов, и их забили фанерой, — были видны те, кто еще ходил по улицам. Но пешеходов с каждым днём становилось все меньше и меньше. Зато печальные похороны с впряженной в салазки женщиной и укутанным в тряпье трупом сделались привычным зрелищем.
Владимир Львович не любил смотреть в эти дни в окно. Лишенный возможности умыться горячей водой, плохо выбритый, он либо бесшумно бродил по выстывшей квартире, либо сидел, прислушиваясь к медленному и равнодушному постукиванию метронома в репродукторе. Как-то он сказал жене:
— Он стучит, чтобы напомнить нам, что мы живём.
Вскоре Владимир Львович слёг.
Это было в то время, когда уже начали увеличивать паёк. В город через Ладожское озеро стали поступать продукты. Елена Андреевна и Аннушка ещё были на ногах. Обе они, отказывая себе во всём, боролись за жизнь Владимира Львовича, и старания их не прошли даром. К весне Владимир Львович поднялся на ноги.
Город медленно приходил в себя. Стаял снег на улицах, а вместе с ним исчезли и зимние печальные картины.
И вот весной, когда для всех уже зримо затеплилась надежда, силы внезапно оставили Елену Андреевну. Больное сердце не выдержало. Наступила реакция.
Теперь уже Владимир Львович делал всё, чтобы снасти жену. Несмотря на жёсткость законов военного времени и блокады, в городе нашлись люди, которые предлагали продукты в обмен на вещи. Даже дорогие вещи шли за бесценок. Ковёр меняли на две банки сгущённого молока, чайный сервиз на полкилограмма чеснока. Владимир Львович не торговался, ни с кем не спорил. Ом был одержим идеей спасения жены и удовлетворялся лишь тем, что не подавал руки людям, с которыми вынужден был производить постыдный обмен.
Но добываемые с таким трудом продукты не шли впрок больной. Несмотря на пережитый голод, аппетит у нее был ничтожный.
Полулёжа на подушках, Елена Андреевна, превозмогая боль, часто вспоминала о сыновьях.
— От Володи ничего нет, и от Андрюши тоже давно ничего… — говорила она и тут же успокаивала не то себя, не то других: — Да и откуда же взяться письмам, ведь почты ещё нет.
Потом она ненадолго умолкала и говорила:
— Но я знаю, они оба живы.
Это случилось в конце марта. Утром в наружные двери квартиры громко постучали. Аннушка поплелась отворять. Затем вернулась и сказала Владимиру Львовичу, что его спрашивают со службы. Бледная, насмерть перепуганная, она не вошла в комнату, а оставалась в коридоре.
Владимир Львович поднялся и, удивившись, кто бы мог к нему явиться, пошел к выходу.
В коридоре его ожидал рослый сутуловатый военный с тремя кубиками на петлицах. Сразу, как только увидел приближавшегося к нему Владимира Львовича, военный, будто виновато, произнёс:
— Только не беспокойтесь. Ничего плохого я вам не принёс.
Сутуловатый старший лейтенант сообщил, что Андрей Ребриков был ранен на Невской Дубровке и теперь лежит в госпитале на Петроградской стороне.
— Все происходит нормально, он уже ходит, — поспешил успокоить стариков военный. Из кармана шинели он вытащил обернутый в армейскую газету пакетик: несколько кусков пиленого сахара.
— Вот, Андрей просил передать.
Владимир Львович стал отказываться. Говорил, что сахар сейчас больше нужен сыну, но пришедший продолжал виновато улыбаться и повторял:
— Нет уж, возьмите! Он обидится…
Обрадованная благополучным поворотом событий, Аннушка стала звать старшего лейтенанта остаться, выпить чаю. Но он отказался. Сказал, что у него в городе еще много разных дел.
Владимир Львович и Аннушка провожали его как близкого и дорогого друга. Елене Андреевне они рассказали всё, как было. Только, уже от себя, Владимир Львович добавил, что Андрей ранен совсем легко и теперь чувствует себя хорошо.
Через несколько дней Владимир Львович решил пойти на свидание к сыну. Путь на Петроградскую сторону надо было проделать пешком, но Владимир Львович, несмотря на протесты, утверждал, что на это вполне способен.
С утра он оделся потеплее и, взяв палку, вышел из дому. Впервые за долгие дни он шел по знакомым улицам и удивлялся тому, до чего они мало изменились, хотя все сделалось другим.
Владимир Львович поглядывал на исхудалых, неторопливо шагавших прохожих. Он шёл не спеша, пытаясь рассчитать свои силы, но сил его оказалось слишком мало. Внезапно он почувствовал, что ноги отказываются идти. Едва достигнув Невского, Владимир Львович закачался и, с трудом добредя до ближайшей тумбы у ворот, беспомощно на неё опустился и тяжело задышал.
Попытку навестить сына в госпитале он отложил до первой оказии с каким-нибудь транспортом.
Елена Андреевна надеялась, что Андрей вскоре придёт сам.
Но её надеждам увидеть сына не суждено было сбыться.
В апреле, когда яркое солнце уже заглядывало в оставшиеся целыми окна закоптелой комнаты, Елена Андреевна умерла. Она умерла спокойно, даже как-то незаметно для других, как жила всю свою скромную жизнь.
Владимир Львович принял её смерть молча, но снести удар для него оказалось слишком тяжело. Он снова слёг.
Елену Андреевну захоронили в братской могиле на Серафимовском кладбище, как тысячи других в то страшное время.
Проводила её на кладбище одна Аннушка.
4
Труппа театра, которым руководил Долинин, покидала Канск ранней весной, когда по крутым улицам города, пробив толщу льда, бежали быстрые шумные ручьи.
Дали один классный вагон для всех. Но всё же расположились в нем не без удобств, по-домашнему. Чем дальше шёл поезд на юг, тем шумней становилось в купе. В плохо промытые окна било веселое солнце. Даже заядлые картёжники прерывали игру, чтобы полюбоваться зрелищем оттаивающих полей. Позади осталась тревожная зима сорок первого года: холод, недоедание. Впереди маячил сытый Северный Кавказ.
Проезжали восточный край Украины. Стали проплывать белые домики под почерневшей соломой. В полях чуть зеленели всходы.
Подстелив клетчатый плед, поджав ноги в чулках без
